…И как обычно перед выездом сломалась машина. Вроде и не старый еще Паджерик, категорически отказался заводиться во, вроде бы и небольшой, мороз. Минус пять градусов, это разве мороз? Вот и я думаю. Но машина считала иначе, а вместе с ней и мой шеф, Генеральный одной большой компании. Его не особо пырхали мои проблемы с машиной. Надо ехать – езжай! Хоть на оленях, хоть на роликах. Мои возражения, что вопрос еще терпит как минимум три дня и, что до вечера я по любому отремонтируюсь и уеду в эту сраную Куликовку, не нашли отклика. «Я принятых решений не меняю!» — в очередной раз с апломбом заявил он мне.
Да, не меняет. Правильное решение, не правильное, пофиг. Даже если уже явно видны многомилионные убытки от его решения, Генеральный, как упертый баран будет долбить в эти ворота, пока те не рухнут, а вместе с ними и премии с бонусами для коллектива.
Вот и сейчас – езжай и не волнует. Не, Генеральный так-то не плохой мужик, только баран. Хотя справедливости ради нужно признать, что иногда, крайне редко, его упертость и приносит плоды, о чем он постоянно нам напоминает.
Ну, делать нечего. По быстрому пересортировал сумку, накинул теплую куртку и иноходью рванул на автовокзал. Автобус на Куликовку отходил через три часа. Купил билет и оставшееся время потратил на бутылку пива и разглядывание цыган, которые говорливой стаей бродили по площади выискивая кому погадать-нагадить. Одна из них, непонятно какого возраста тетка шурша юбками подошла ко мне.
— Молодой, красивый, давай погадаю?
— Да я тебе сам щас погадаю. Иди отсюда.
Цыганка посмотрела на меня внимательно и видимо поняв, что ей тут ничего не обломится, повернулась и кинулась к лохастого вида девчонке вылезающей из подъехавшего автобуса.
Мой фаэтон на Куликовку подъехал за пять минут до времени отправления. Организованная толпа из вечно гугнивых бабок с сумками на колесиках, 1924 модельного года, алкашня с трясущимися щеками и руками, пару семей на вид вполне культурных, но, видимо бедных. Ну, это меня судьба заставила с ними на автобусе ехать, а вот для всех остальных это был привычный транспорт.
— Папа, папа! А мы когда поедем? А можно я у окна сяду? А можно когда я сяду конфету съесть? А кто нас повезет? Вот этот дядя? Дядя, ты нас повезешь? — Звонкий, детский голос летал над сумрачной, грузившей себя и багаж, толпой.
— Да заткнись ты, наконец – Оборвал ее уставший женский голос, — Уже голова от тебя болит. Ребенок на минуту замолчал, а потом, уже из салона послышалось – Мам, ты же обещала, что я у окна сяду! Мам, а где моя конфета? А можно спинку откинуть? И еще сотня вопросов.
Наконец я тоже загрузил свою тушку в вонючий салон, уселся на продавленное кресло и постарался задремать. До вшивой Куликовки, где какой то партнер Генерального основал свое фермерское хозяйство, ехать было часов восемь, поэтому сон был лучший мой друг. Засыпая я прикидывал, что приеду, по быстрому осмотрю хозяйство, сделаю пару сотен кадров на фотоаппарат и назад, в цивилизацию. То, что Куликовка и цивилизация, это понятия резко противоположные, я понял после гнусной усмешки шефа, когда он озвучивал мне место командировки. В мозгу заволакивающемуся туманом сна мелькнула мысль, что зря шеф повелся на посредничество между вроде как старым другом и банком. Но мысль взять огроменный кредит в банке под залог своего бизнеса и под больший процент ссудить старому другу засела в голове Генерального, как у Остапа Рио-де-Жанейро. У друга была какая то мутная банковская биография и, по словам шефа, этот кредит был для нас (а имелось ввиду, для него) как подарок небес. Уже засыпая я подумал, что я бы банально зассал так рисковать деньгами. Но это же баран…
… Проснулся я оттого, что стало трудно дышать, болел левый висок, я лежал на боку в какой то грязной, вонючей луже и сверху на меня давило что то тяжелое и вонючее. Пару секунд понадобилось на то, что бы сообразить, что это не реалистичный такой сон, а какая то хреновая реальность. Авария? Террористы? Инопланетяне? Где то, что то бухнуло и до носа долетел запах горелого пластика. Я осторожно пошевелился и попытался вытащить хотя бы голову из под этого тяжелого мешка. На удивление мешок легко сполз и глянул на меня стеклянным глазом. Глаз смотрел на меня не моргая и принадлежал моему соседу по креслу, плохо пахнущему колхознику. Он смотрел на меня как бы говоря, дескать, эка тебя Генеральный то подставил. Сволочь.
— Эй мужик, а ну, слезай с меня! – то, что он уже не жилец я понял еще до того, как договорил свою фразу. С трудом выбравшись из-под тела я понял следующее: Автобус лежит на боку, передка автобуса нет, лужа, в которой я валялся это кровь. Кстати, вонючая штука. Тела пассажиров лежали в разных позах и напоминали кукольный театр который разгромил пьяный Карабас. Мелькнула мысль, что меня особо то и не трогает такое количество трупов. Или не трупов? Я осторожно пошел вперед, периодически поднимая головы и глядя в неживые взгляды. Где то на пол пути поднял голову, посмотрел в глаза и только потом понял, что голова у меня в руках есть, а тела нет. Кстати, тоже отметил про себя, голова то тяжелая оказалась.
Высунул свою, пока еще на месте голову, из сорванного верхнего, а теперь уже бокового люка, огляделся и понял, да, авария. Кто виноват, пусть сами разбираются. Изувеченный дальнобой — какой то американец, или наш водила, мне было пофиг. Кстати «американец» это не национальность, это типа, прозвище машины, американского производства, название которой фиг выговоришь. А сейчас и марку не определишь. Пол дальнобоя и пол автобуса. Куда девалось остальное, вообще не понятно. Зато результат налицо – человек тридцать трупов и один выживший.
— Ну что, пошли, командировочный, -Скомандовал я сам себе и кряхтя (все таки что то сбоку побаливало) полез в люк.
— Мам, а где моя конфетка?
Я уже просовывал в люк свою поцарапанную задницу, как до меня долетел этот голос. Вот же, блин! Еще сильней кряхтя я попятился назад, вернулся в салон и огляделся. На куче из тел, сумок и еще какого то тряпья сидела давешняя, говорливая девчонка и растерянно шарила руками вокруг себя.- Мааам, ну ты же обещала…
От же… — Тебя как зовут?
— Ксюшка. А ты маму не видел?
Видел, блин, видел. Она сзади, пополам сложенная лежит.
— Ты только не поворачивайся (это я уже вслух)
Вонять стало еще нестерпимей. Боясь упасть и показаться в глазах девчонки смешным, я пробрался к ней, погладил по голове и заглянул в лицо. Она доверчиво подняла на меня голову и посмотрела на меня совершенно белыми, как у вареной рыбы глазами.
— Ксюх, — Я поперхнулся от увиденного, — Ты меня видишь?
— Вот ты дядя смешной! Как же я тебя увижу, когда сейчас ночь и темнота вокруг.
Я поднял голову наверх, посмотрел на чистое, светлое небо и вздохнул, — Да ночь, конечно. Пойдем, а то все уже вышли из автобуса (чуть не добавил «навечно»).
— А папа тоже вышел? А мама?
— Да, все, все вышли. Только мы с тобой остались.
Мы пробирались с ней к моему люку, она шла впереди и я держал ее за плечи, придерживая когда она оступалась.
— Дядь, а чем это так плохо пахнет? У нас в Куликовке тоже так пахнет, где папа машину заправляет.
Да, действительно… Воняло солярой и причем она горела. А потом я вспомнил, что видел сзади пару газовых баллонов лежавших на задней площадке. А потом вспомнил еще, что то, но уже не помню, что. Потому как они взорвались. То ли горевшая соляра дотекла до них, то ли вентили посрывало, не знаю.
— Дядь, а дядь. Ты спишь? Мне мама говорила, нельзя спать на земле, можно заболеть.
Я осторожно встал, вспоминая последние секунды и порадовался, что каким то чудом выжил. Причем не один, а с мелкой белоглазкой.
— А правда, что когда я вырасту, я стану красивей мамы? Мне мама так говорила. Правда?
— Да Ксюх, правда. Мама всегда правду говорит. Говорила, поправился я про себя.
… Мы стояли метрах в двадцати от дымящейся свалки металла, которая недавно колесила по дорогам страны. Я держал Ксюху за руку и смотрел, как пожарные разматывают шланги, как останавливаются машины и счастливые от удачных кадров люди снимают все это на мобильники. Особо ущербные мозгом выходили из своих машин и почти в упор снимали ряды обгоревших тел, которые спасатели вынесли из автобуса.
— Дядь, а кто это?
Я боялся повернуться и ответить на ее вопрос. Она наверняка смотрит на скрюченных, бывших человеков и детское, непосредственное любопытство никак не связывает эти остатки и живых людей.
— Дядь, ну дядь! Кто это?
Я повернулся и… И сразу обо всем догадался. Да, вот так и сразу.
Женщина, неслышно оказавшаяся рядом, посмотрела мне в глаза и, увидев, что я все понял, еле заметно кивнула головой.
— Зачем?
— Она будет там. Возможно ангелом. Не я решаю.
— А я?
— Ты… Ты останешься здесь. Тебе еще рано.
И тут я сделал то, чего сам не ожидал от своей циничной натуры. Я предложил обмен.
— А можно я вместо нее? Хоть куда, в ангелы, черти, черви. А она пусть тут… На земле… Ей же рано, посмотри… Дай ей возможность, а?!- я почти кричал, а она смотрела на меня и просто улыбались.
— Не я решаю, — Она покачала головой и как то резко растворилась в воздухе вместе с Ксюхой.
… Черт, больно то как… — Я повернулся на бок и открыл глаза. Тело, стиснутое бинтами болело, будто боролся с трактором, рядом стояла кучка докторов и с профессиональным интересом смотрели на меня.
… Потом долгие дни в больнице… Уколы… Капельницы… Гипс… А потом, как то поздним вечером кто то разбудил меня осторожно потрясывая за плечо, — Дядь, а дядь, проснись… Ну проснись же! И увидя как я начал открывать глаза: – Я нашла ту конфетку, вот она. Хотите?
На меня смотрела улыбающаяся Ксюха, а на ее розовой ладошке лежала грязная конфетка.
— Хочу.., — мне стало так хорошо, я улыбнулся, взял конфету и откусил кусочек. – Давай напополам?
— Давай!
Конфета пахла соляркой, счастливым ребенком и моей верой в то, то если попросить кого то, от кого все зависит, нет не словами, слова не дойдут, а попросить душой, то этот кто то обязательно услышит тебя.
Рекомендую почитать еще
Подпишись для получения новых статей на Email,
